- Валерий, юбилей, даже такой «солидный», как 75 лет, - лишь формальный повод для того, чтоб оглянуться и подвести предварительные итоги прожитого и сделанного...
- Мы, Вера, давние коллеги по журналистике, в своё время многократно пересекались на всевозможных пресс-конференциях, творческих встречах, праздниках газетчиков. Так что, если не возражаешь, давай, как в прежние времена, будем на «ты» и в нашем сегодняшнем разговоре.
- Согласна. А ты согласен с тем, что есть повод оглянуться назад?
- Как пел бард моей молодости Евгений Клячкин, «не гляди назад, не гляди...». Его уже нет в живых, но я позволю с ним не согласиться. Мне нравится оглядываться на пройденный путь. Не только в переносном смысле, но и в самом прямом: когда я в Разбойном Бору иду по лесной дороге, пересекаю приречный луг, спускаюсь к реке Вятке. Мне радостно не только от того, что ждёт впереди: от предстоящей рыбалки, но и от того, что осталось за спиной: я на костылях прошёл, преодолел этот путь. Так и в творчестве: очередная книга лично у меня чаще не взгляд в будущее, а воспоминание о прошлом.
- Наверное, это потому, что в твоём прошлом светлых моментов гораздо больше, чем в настоящем?
- Больше, меньше - не знаю, тут не подсчитаешь, не взвесишь. И даже не могу сказать, что все они гораздо ярче других - тёмных и мрачных. Но они бодрят, придают новые силы и энергию для преодоления и созидания, что мне сейчас всё нужнее.
- А первые воспоминания о самом раннем детстве? Ты их в том или ином виде повторяешь во всех биографических врезках к своим книгам. Процитирую из самой свежей: «Родился в ночь на Новый, 1949 год в вятском селе Пищалье в семье бывшего сержанта-фронтовика, назначенного директором детского дома, и сельской учительницы, воспитателя этого же заведения для сирот войны. Раннее детство прошло рядом с детдомовцами, для которых стал «младшим братиком». Неужели ты помнишь это время своего младенчества?
- С возрастом мне неожиданно открываются какие-то зримые картины того «детдомовского» детства. В этом даже есть что-то мистическое. Вот по такому «воспоминанию» написалось несколько лет назад стихотворение «Клятва», которое после того, как его напечатали в журнале «Наш современник», было переведено на болгарский язык. Я ему даже эпиграф дал: «Я не сужу. Я помню, как было...»
Я, можно сказать, рос на руках детдомовцев разных национальностей, эвакуированных из различных, попавших в зону военных действий районов СССР. Потому, наверное, и вырос не только «контактно-коммуникабельным», но и по-детдомовски упорным и упрямым, умеющим и за себя постоять, и своё отстоять, и на своём настоять. А сейчас мне иногда кажется, что энергетическая концентрация тех их добрых чувств, войдя в меня в младенчестве, помогает и поныне, когда я из пожилого возраста переступаю официальный рубеж «старческого возраста» - 75 лет.
- Кстати, новая книга стихов и стала заблаговременным подарком к своему юбилею? Так и было задумано?
- Нашлись всё же в правительстве области умные люди, вернувшие финансирование самых статусных литературных изданий на Вятке - «Народной библиотеки» и «Антологии вятской литературы», к чему я печатно призывал. Сейчас главное - сохранить высокий художественный уровень, что не менее сложно и важно. Ведь эти книги идут во все крупные библиотеки области, а в других регионах по ним судят о талантах наших писателей. Когда меня приняли в писатели в 1988 году, в областной писательской организации я стал 13-м (!), а сейчас в ней под шестьдесят человек. Возможно, моё старческое брюзжание объяснимо тем, что сейчас я самый старый по писательскому стажу среди мужчин (среди женщин - Надежда Перминова). Меня с вступлением в Союз писателей СССР сам Сергей Михалков поздравил. Мне есть с чем и с кем сравнивать нынешнее состояние литературы на моей вятской родине.
А с новой книгой мне просто повезло. Несколько «нефинансируемых» лет был я последним в очереди на издание в «Народной библиотеке». И, когда недавно деньги на эти издания снова выделили, получилось прямо по евангельской цитате: «Последние станут первыми». С помощью издательского отдела любимой Герценки (обретающего с каждой новой работой всё больший профессионализм!) рукопись обратил в книгу быстро и без нервотрёпки, благо стихов для неё скопилось изрядно. И самым трудным для меня был не отбор, а отсев - решение, что в рукопись не включать.
- У книги не совсем обычное название - «Радетель». Почему?
- Это древнерусское слово для кого-то уже и не вполне понятно. Я же впитал его от своей бабушки Елизаветы Фёдоровны, в деревне которой в знаменитом огуречном истобенском краю проходило моё «последетдомовское» детство. Она любила повторять: «У нерадивых хозяев и огурцы не растут». И я после поливки из ковшика огуречных плантаций бежал к бабе Лизе с важнейшим для себя вопросом: «А я радивый?» И счастливо улыбался на её ответ: «Ты, внучек, за огурцы у нас главный радетель!»
Но в названии книги я, конечно же, не себя имел в виду. На святой Руси Радетелем назвали святого Авдея - хранителя семейного благополучия и покровителя домашнего хозяйства. А в день его именин считалось крайне необходимым постучать обухом топора по всем дверным косякам и оконным рамам, дабы воспрепятствовать нечисти пробраться в дом.
- Одноимённое стихотворение открывает сборник и выражает его суть?
- Правда, в несколько иронически-аллегорической форме. Крестьянская изба здесь как исторический символ всей Руси, России. Ну а насчёт «нечистой силы» - пусть читатель сам прикинет.
Свои дела с рожденья до могилы
вершим то на авось, то на ура:
когда кругом полно нечистой
силы,
как за себя радеть без топора?!
- Радетель, выходит, синоним слова «патриот»?
- Русское слово стало мне ближе греко-французского, обернувшегося интернациональным, но толкуемого многими по-своему, порой с противоположными смыслами слова «патриот». Хотя в словарях после слова «радетель» ставят: (устаревшее), но человек, радеющий за благое дело, именно сегодня особенно необходим. В самом слове заложены благородный порыв к защите добра, правды, справедливости и особая энергетика. Не зря же его так любили русские классики. Прочитаешь у них: «радетели блага народного», и самого неудержимо тянет в этот ряд. Полагаю, что сейчас каждый патриот должен быть радетелем.
- За что призываешь радеть?
- Об этом сказал прямым текстом, даже призывом, чего я всё-таки стараюсь избегать даже в своей публицистике. Но само понятие обязывало. Отсюда и призыв в финале предисловия: «Радеть за правду, радеть за народ, радеть за Родину!»
- Предыдущая твоя книга - «Свет Победы» - вышла в год 75-летнего победного юбилея с подзаголовком «Поэтический венок ветеранам войны от сына фронтовика». А в «Радетеле» тема Великой Отечественной войны переросла в тему СВО.
- Иначе и быть не могло. Я напрямую сказал об этом в предисловии: «Ведь сегодня наши ребята снова против ползущих на них немецких танков с крестами. И эхом по всему миру отдаётся фронтовая команда моего отца - артиллериста Великой Отечественной: «По немецким танкам - огонь!» Да и в стихах, одно из которых так и названо - «Мощь отцовского порыва».
- У России кроме «объединённого Запада» есть и другие враги?
- Самые опасные - коррумпированность власти и резкое социальное расслоение общества. Ну и ложные «элиты», насаждающие ложные ценности. В ходе СВО кто-то сбежал за границу, кто-то просто затихарился. А кто и замаскировался, став конъюнктурным патриотом. Последнее - самое страшное и может аукнуться в духовном смысле новым цинизмом и безверием. Надо уметь отличать подделки от подлинного не только в литературе и искусстве, но и в повседневной жизни. Об этом тоже сказано в моей книге «Радетель» (как и во всех предыдущих) с болью и тревогой.
Однако пересказывать не стану, лишь процитирую концовку одного из вошедших в неё стихотворений:
А без единства и фронта, и тыла
скольким в боях предстоит
ещё пасть...
Если б по совести всё у нас было! -
но не тождественны совесть
и власть...
Ладно, сегодня не время
раздорам -
надо пройти сквозь огонь
и сквозь дым...
Время такое, судить о котором
будем тогда лишь, когда победим.
- Виктор Бакин, с которым ты работал ещё в газете «Комсомольское племя», составил сборник стихов на тему СВО, только что вышедший в свет. Тебя в списке её авторов нет. Почему?
- Потому что у меня подготовлена своя рукопись, проект в стадии решения. Не хотел заранее вытаскивать из неё отдельные стихи, чтоб впоследствии не пропала цельность восприятия. Хотя полной уверенности в осуществлении замысла пока нет, всё же надеюсь на лучшее.
- И много таких замыслов?
- Есть кое-что. Если ответить коротко и скромно. Хотя что-то уже и осуществилось. Весной мой давний товарищ, издатель Андрей Маури, в журнале которого «Деловая Вятка» я имел честь и удовольствие много лет работать, поделился «идеей из советского детства» - сделать книжку-раскладушку. Даже лишь примерно представляя, какие это расходы (ведь книга не на бумаге, а на картоне), я не слишком обнадёжился. Но стихи написал. И вот она - книжка «Про дымку»! Таких у нас на моей памяти (а я ведь всё-таки Кировским отделением Волго-Вятского издательства заведовал ещё в советские годы) не было. Замыслов, да и сил, пока хватает, были бы возможности их осуществить...
- А время от одной книги до следующей скрашивают публикации в журналах? Ты ведь постоянный автор «Нашего современника»?
- Сам я свои стихи по разным редакциям не рассылаю - только если попросят. Мне все эти годы хватало ежегодных больших подборок в журнале «Наш современник». На них приходили отклики со всей России, после одной я заочно познакомился с другом Валентина Распутина - иркутским журналистом Константином Житовым, разыскавшим мой номер телефона и позвонившим со словами благодарности. Кстати, выслал ему по его настойчивой просьбе и «Радетеля». Получив его, Константин Яковлевич подробно выразил мне своё мнение по телефону.
- А почему твоих стихов нет в кировских журналах «Вятка литературная» и «Ротонда»?
- Не хочу забирать жизненное пространство у тех местных литераторов, для которых публикация в этих журналах действительно событие, ибо в авторитетных общероссийских литературных изданиях их вряд ли когда напечатают. Потому справедливо называть их вятскими, а ещё лучше - кировскими писателями.
- А ты разве не считаешь себя вятским поэтом?
- Я просто вятский. Как человек, как «Вятский горожанин» - такое звание мне когда-то было присвоено. А поэт я русский. Сейчас стали добавлять: известный русский поэт. Мне же важна не сама по себе известность, а реакция самых разных читателей на мои стихи. Когда я был в фейсбуке, то получал такие отклики от «моих френдов» не только из России, но и из нескольких десятков других стран мира, став, по определению одного из них, «поэтическим полпредом Вятки».
За четыре минувших года я стал редактором и переводчиком трёх книг моего однокашника по семинару Юрия Кузнецова на Высших литературных курсах (ВЛК) при Литинституте - Моисея Лемстера. Они вышли в Израиле - в Тель-Авиве. В аннотации к одной из них сказано: «Среди переводчиков известный русский поэт из Кирова (Вятки) Валерий Фокин. Он же и литературный редактор, который постарался проделать свою работу так, чтоб книга стала фактом и русской культуры».
- А Юрий Кузнецов так и остался для тебя главным авторитетом в поэзии?
- Пожизненным учителем. Он гениальный русский поэт разлома двух тысячелетий, предсказавший многое. Хотя бы в таких строках, как: «Потому что Третья мировая/Началась до первой мировой». После него я стал смотреть на мир другими глазами.
- А из наших, вятских, для тебя есть пусть не такие безоговорочные, но всё же авторитеты в поэзии?
- Прежде всего - мои старшие и, увы, уже ушедшие из жизни (царствие им небесное!) друзья - Павел Маракулин и Анатолий Гребнев. Оба, кстати, давали мне вместе с Татьяной Смертиной рекомендации для вступления в Союз писателей. Из ныне здравствующих (дай Бог им здоровья!) - классики современной русской поэзии Светлана Сырнева и отец Леонид (Сафронов).
- Светлана Сырнева назвала тебя «певцом Вятки». Однако твоё творчество гораздо шире темы нашей малой родины. Поэты обычно далеки от политики. Ты - исключение?
- Для меня родина не делится на малую и большую. У меня другое деление: «красу страны и мерзость власти/я научился различать». В годы чернушного охаивания истории великой страны я сказал: «Родина ни в чём не виновата».
А в новой книге всем новым плакальщикам и хоронильщикам заявил без всяких недомолвок:
И как бы вы по ней ни голосили,
весь этот визг не Ярославны плач:
задача обновления России
сегодня выше всех иных задач...
- А что для тебя обновление? Новая «перестройка»? И как гражданская позиция сочетается с сутью лирического героя?
- В понятие «обновление» вкладываю прежде всего духовное возрождение на основе всего лучшего, что сотворено было поколениями наших предков, и отбор из новых мировых достижений только самого необходимого для дальнейшего развития как в техническом, так и в нравственном плане. Это моя личная позиция. Я не привык прятаться за неким «лирическим героем». Я - это я. Хоть в «политических» стихах, хоть в лирических. Они все о жизни, в которой и «политика», и «бытовуха» трудноразделимы. О чём бы я ни писал, старался, чтобы написанное соответствовало ранее сказанному: «Я не был праведником, Боже, /зато был честен до конца».
- Твои стихи раньше часто публиковались в «Вятском крае». Чем газета важна для поэта? Ведь в выражение «газетные стихи» порой вкладывают негативный, язвительный смысл.
- Стихи в газете могут быть газетными однодневками. Потому что они чаще отклик на какое-то важное событие, как говорится - для закрепления материала. Газета - это самый быстрый путь к самому широкому кругу читателей. От самих стихотворений зависит, выбросят их вместе со старой газетой или примут к сердцу, запомнят, а то и вырежут и приберут, чтоб перечитать. А в «Вятском крае» моё стихотворение было опубликовано ещё... до самого «Вятского края».
- Как это?!
- В «нулевом», предварительном пробном номере. Я тогда жил в Москве, учился ещё на первом курсе ВЛК. Руководитель нашего поэтического семинара Юрий Поликарпович Кузнецов составил подборку из приглянувшихся ему стихов нескольких своих подопечных со всего Советского Союза и отдал в еженедельник «Литературная Россия». Из опубликованной подборки кто-то «выловил» мой стих «Мы-то - вятские», посвящённый Татьяне Смертиной. И тиснул его в новой газете - прообразе будущего «Вятского края».
Видимо, настрою газетных реформаторов близок был дерзкий дух таких моих строк:
В местной прессе каждый день
речи неживые,
всё про то, что ближе даль
и яснее высь.
Кто кому у нас свои,
кто кому чужие -
без подсказок все уже
подразобрались.
Не на каждую башку шьётся
шапка кунья.
Обещали ананас - выросло быльё.
Для кого-то вострый нож -
вятская свистунья:
как ей рты ни затыкай,
просвистит своё.
- А годы-то ещё советские - ещё и обком КПСС работает, и обллит бдит...
- Вот именно! Смелость газетчикам требовалась не меньше, чем автору. Я же был моложе и категоричнее, как в своём утверждении, что «дом один». Ибо сам сейчас живу на два дома: помимо «зимней» городской квартиры, с начала мая по конец сентября - в деревенской избе лесного посёлка Разбойный Бор. Где не то что школу и почту, но в прошлый год уже и магазин закрыли. Ну а лес, реку, простор небесный, да волю вольную, наконец, закрыть пока никому не под силу. И поверь, там мои самые счастливые дни! Но стих, конечно же, не о быте. Он шире.
И последние две строки - как раз для завершения нашего разговора, словно его итог:
Мы-то вятские с тобой.
Мы, выходит, дома.
Дом один.
И мать одна.
Родина одна.
Интервью вела Вера Ануфриева.
