В августе в Коктебеле прошёл 13-й Международный Волошинский конкурс. Одним из лауреатов в номинации «Драматургия» стала Юлия Ионушайте с пьесой «Портреты наших вождей». 

В Кирове более-менее известна другая Юлина пьеса: «Я солдат, мама!», в «драме» её ставят уже второй раз - работу Ивана Шевелёва можно увидеть 12 октября. Некировские постановки «Солдата» - а его ставили в Москве, в Сибири, на Украине и в Тыве - в изобилии представлены в Интернете. 

Сейчас Юля - завлит Театра на Спасской. Много лет она была журналистом-газетчиком, а этот народ говорит о себе без придыхания, зато всё время кем-то восхищён. Поэтому я сочла за лучшее перечислить всех, о ком Юля упоминала так часто, что обеспечила им метафизическое участие в разговоре. Разумеется, все эти люди - драматурги, представители той самой профессии, которой, судя по неловким и почти случайным упоминаниям в СМИ, у нас как бы и нет: 

Николай Коляда, 57 лет, режиссёр, прозаик, сценарист, театральный педагог, создатель «Коляда-театра», автор 93 пьес. На 13 Международном Волошинском конкурсе был председателем жюри в номинации «Драматургия»;

Олег Богаев, 45 лет, ученик Коляды, преподаватель Екатеринбургского государственного театрального института, сценарист, главный редактор журнала «Урал»;

Ярослава Пулинович, 28 лет, ученица Коляды, лауреат премии «Дебют», сценарист, в Кирове поставлены два спектакля по её инсценировкам - «Отрочество» и «Господа Головлёвы. Маменька»;

Владимир Ганзенко, ученик Коляды, сказочник, умер от инфаркта в 44 года;

Мария Ботева, окончила Екатеринбургский государственный театральный институт, ученица Коляды, писатель, поэт, сказочник, лауреат молодёжной премии «Триумф», живёт в Москве. 

- Юля, в школе ты собиралась стать журналистом...

- Было дело.

- Я помню тебя, когда ты писала в газету «Я расту», а потом поступила в Уральский госуниверситет в Екатеринбурге: тебе было интересно всё, даже короткие новости - жёсткий, нелюбимый молодняком жанр. Но чего-чего, а пьес в твоих приоритетах не было. 

- Это Ботева подбила. Шли по улице, она говорит: «Пойдём-ка мимо театрального, вроде Коляда набирает студентов-драматургов». Я его до этого видела только один раз, он меня, мягко говоря, шокировал…

- Чем?

- Это была «Школа молодого театрального критика» при СТД в Доме актёра, и мы на первом курсе журфака с девчонками туда ходили. Там вели занятия режиссёры, актёры, критики. Пригласили Коляду. Пришёл мужик в тюбетейке, говорит: «Здравствуйте, я - солнце русской драматургии». У меня дыхание спёрло: ну как так можно про себя сказать? К концу встречи он нас всех потряс и обаял, потом я видела его спектакли, но поступать к нему и мысли не было. И вот - идём с Машкой мимо театрального, смотрим - и правда, набирает студентов. Ещё думала, куда поступать, на актёрский или к Коляде? Ну, это ветер в голове, просто ветер. С журфака отчислилась. 

- Каким образом он вас выбирал?

- У кого-то из тех, кто с нами поступал, уже были полноценные пьесы. У Ганзенко были инсценировки сказок. У нас - то, что в блокнотах нашлось. Белые стихи, рассказы, наброски… На месте Коляды я бы себя точно не взяла. 

- А как учат на драматурга? Я не классические дисциплины имею в виду. 

- Учёба - это семинары. Пьесы мы начали писать сразу, на первом курсе. Читали и обсуждали, читали и обсуждали. Получали по шапке, за что-то хвалили, кого-то публиковали. 

- Обсуждения - это страшно?

- Страх, конечно, у всех был. Когда читаешь свой текст вслух, все нестыковки, все «косяки» видны сразу. Но мы пришли не кокетничать с мастером: могу, не могу… Написал - сдал. Забирай документы и не учись, если не хочешь, чтобы тебя обсуждали. Все знали, что будут биты, но по делу. Мы понимали: что бы мы ни написали, это всё равно шаг вперёд. Можно сидеть дома, комплексовать и писать стихи в стол, а смысл тогда идти учиться? 
Коляда говорил: важно всё время собираться, пить и говорить о литературе. В какие-то пьесы, которые были на курсе написаны, мы влюблялись сразу и безапелляционно. Например, Ганзенко написал сказку «Песочные солдаты» - и мы сразу на обсуждении поняли, что это настоящая вещь. У нас до сих пор привычка: первое, что ты делаешь со своей новой пьесой, - отправляешь её Коляде. Учителю. И Богаев тоже все свои новые пьесы присылал, читал, и в процессе этого чтения вся аудитория сидела рот открыв и понимала, что это пьеса, которая через год будет поставлена во всех театрах России. Так же было с пьесами Яры Пулинович: приходит человек, приносит текст, и это - в точку.

- Как ты понимаешь, что должна написать пьесу? Не эссе, не статью...

- У всех инструменты разные. Коляда уезжает в Логиново, запирается от мира, выключает Интернет, там пишет. Олег Богаев рассказывал, как он в туалете по ночам пишет свои пьесы, и всё время в шутку говорил: «Не женитесь, не выходите замуж, драматург должен быть одиноким, а когда кричит ребёнок или надо готовить ужин, невозможно писать…»

- Ты всё время про других говоришь.

- Потому что я их люблю.

- А ты про себя давай. У тебя такие герои, за которых трудно думать и говорить: они живые. 

- Может, потому, что я их не придумываю, а всё-таки списываю с жизни. Профессия журналиста научила подсматривать, подслушивать, замечать, наблюдать. Мои герои ходят вокруг нас по улицам.

- Но встроить их в законченное повествование?..

- Так они и не встраиваются в конечном итоге! Сейчас вот на Волошинском разобрали по косточкам «Портреты». Коляда мне сказал: «Ты написала, как они говорят, а не написала, что». Там такой разбор был этих «Портретов», что только клочки летели по закоулочкам. Коляда говорит: «Среди нас нет Пушкиных, Толстых и Гоголей. Перепишите ещё раз, ещё раз, и на двенадцатый раз это будет такая пьеса, которую все поставят». У меня ощущение, что каждый раз моя пьеса - это всего лишь замах, попытка, этюд.

- Почти все главные герои твоих пьес - мужчины разных возрастов. Видимо, мужской шовинизм обошёл тебя стороной, поэтому знай: некоторые дяденьки считают, что женщина никогда не поймёт, как мыслит мужчина, почему поступает так или иначе, да женщине никогда и не выразиться так, как мужчина. 

- Может, потому, что у меня два брата и я с детства с мальчиками играла, мне с мужчинами легче и интереснее. С женщинами - очень тяжело. В любой редакции женский коллектив - это страшное дело…

- Сейчас почти вся гуманитарная Россия - сплошной женский коллектив. Женщины вытеснили мужчин из педагогики, вытесняют из журналистики. В драматургии всё так же тухло? 

- На журфаке - да, это было очень заметно. Но мужчины всё равно более успешны, как ты ни крути. Женщины могут быть мегаталантливыми, мега-старательными, у них могут быть и ум, и сердце, и профессия, и красный диплом в придачу, которого нет у мужика, но мужик всё равно будет круче. И драматурги-мужчины тоже больше на слуху. Женских имён, которые стоят в драматургии высоко-высоко, единицы: Петрушевская, Пулинович. 

- Бывает, что режиссёр открывает в твоей пьесе смыслы, о которых ты сама не догадывалась?

- Бывает. Например, у Жени Функа (герой пьесы «Я солдат, мама!» - Прим. ред.) нашли немецкие корни.

- Я думала, еврейские будут искать.

- У меня есть записная книжка, куда я вписываю все необычные фамилии. У Ярославы Пулинович другая история: у её героинь имена необычные. «Ярослава» - это родовая травма, с таким именем в советской школе очень сложно было жить, мне кажется. Ты не можешь это преодолеть, и всех твоих героинь зовут Виолеттами и так далее... А мне как быть? Могут быть у моих героев нормальные фамилии? 

- Но это не совсем новые смыслы...

- «Я солдат. Другой формат», спектакль Вани Шевелёва, который сейчас идёт в драмтеатре, мне очень дорог, потому что он больше, чем моя пьеса. 

- «Солдату», насколько я знаю, от критиков досталось, «Портретам» тоже...

- Я только этим летом перестала вздрагивать, когда про меня говорят «драматург». Я понимаю, Коляда может про себя сказать: «Я - драматург». Богаев может. Я - нет. Это идёт из «Кировской правды», это нам мастодонты вбили: пока вы на пенсию не выйдете, вы слово «журналист» в сочетании со своей фамилией употреблять не можете. «Корреспондент» - пожалуйста… «Портреты» участвовали в проекте «Первая читка» на Володинском конкурсе «Пять вечеров». Многие решили, что пьеса слишком уж серьёзна. Что мои герои страдают в своей овощной маленькой замкнутой жизни, а те, кто на самом деле так живёт, - они не стенают и не плачут… Но я пишу про то, что мне близко и понятно. Когда я жила в Екатеринбурге, я писала пьесы про мегаполис, про общество потребления, про супермаркеты, про блестящую красивую жизнь, которая пуста… Теперь я в Кирове, и уже сколько лет пишу про то, что вижу здесь. В основе пьесы - реальный случай: женщину не могли похоронить, потому что во всей стране были выборы. Я ничего не придумала. Но в Питере мне стало так стыдно…

- Почему? Ты же правду написала!

- Ты представь: театр Акимова - с хрусталями, с зеркалами, с питерскими старушками в жемчугах, с тростью… Мне казалось, что это всё, о чём моя пьеса, так глупо, так далеко от этого Питера, от этого театра, где всё блестит, всё красиво, там дышишь по-другому… Сижу и ругаюсь - какая там «морква», как у моих героев, какая картошка?! 

- Что шокировало критиков? Наличие гроба в пьесе?

- Да их на самом деле ничего не шокировало, кроме того, что я - ученица Коляды. Я на Володинском познакомилась ещё с двумя авторами - Таей Сапуриной и Светланой Баженовой, которые у него учатся, и нас там называли «подколядками». Про мою пьесу сказали, что это - барахло, прошлый век, девяностые годы. И я понимаю, что люди на Вятке из девяностых действительно не вышли, они не стали жить лучше в массе своей. Для них девяностые не закончились, для меня тоже. А для театрального Питера они остались в прошлом. 

- И что, это повод игнорировать огромнейший пласт населения, для которого будущее всё никак не наступит? 

- Когда я училась у Коляды, после каждого обсуждения переставала писать вообще. Было страшно. Я всё думала: а как сделать так, чтобы в следующий раз написать шедевр? Но это школа. Это критика, с которой соглашаешься. А когда мне говорят: «Не пишите на эти темы, это неинтересно», это не критика. Пишу о чём хочу и как умею. 

- Грустно, однако. Душа праздника просит. Расскажи про Волошинский. 

- Это подарок. В Екатеринбурге на фестивалях Коляды не хватает на всех, туда приезжает 40 театров. Его видишь на награждении десять минут, в театре пять минут. А в Коктебеле, на Волошинском, он был целиком наш, на всех семинарах с утра до вечера, он нами занимался, он обсуждал наши пьесы, он ходил с нами, он шутил, это такое счастье возвращения в студенческие времена... Плюс куча людей, с которыми мы познакомились, - они до сих пор у меня в голове разговаривают. Хотя все говорили сначала: конечно, ты его ученица, он тебя сейчас по головке будет гладить. Я им: «Ладно, ребят, сейчас увидите…» Коктебель для меня в этом году стал равен Коляде, хотя сам посёлок - планета, где есть всё: автостопщики, хиппаны, в кабаках - аниматоры в виде Верок Сердючек. Этот мир с утра до ночи гудит, и в него сначала нужно окунуться часа в два ночи - пройтись по набережной, где кабаки, а потом в 7 утра прийти на море, когда нет никого, и просто сидеть и понимать, как это здорово. 

Татьяна Лисик. "Вятский край. Суббота" №39, 26 сентября 2015 года