Классическая история про любовь, которую можно было бы назвать счастливой, если бы не жизнь...

Моя подружка Маринка по жизни обожает кого-то учить. Но профессия у неё для этого неподходящая: она актриса. Детей у Маринки нет. Мужа тоже нет. Поэтому в свободное от спектаклей и репетиций время она учит жить меня. Дистанционно. Названивая из Питера каждый вечер. Скучает, наверное. И я по ней скучаю. А ещё я благодарная ученица, потому что с подружкой не спорю никогда. И даже говорю ей порой приятные вещи. Например, про её небесную красоту.

Моя Маринка - натуральная блондинка. Поэтому ходить с нею по улицам даже теперь, когда юность прочно позабыта, небезопасно. Встречные мужики выворачивают шеи и вылупляют глаза, как селёдки, потому что Маринка не просто блондинка. Она - красивая блондинка. Стильная. С невероятным актёрским шармом.

Свою красоту и талант она не отрицает. Единственное, чего ей не хватает в жизни, - это деньги. Наверное, как всем артисткам. За свою службу в малоизвестном питерском театре Маринка получает сущие гроши, то есть работает практически бесплатно. И не ропщет. Я считаю, именно за это Господь прощает ей все грехи. За смирение.

Отпуск и пирожки с повидлом

Раз в год Маринка приезжает в отпуск с неизменным намерением начать новую жизнь. То есть она мечтает бросить курить, похудеть на пять килограммов и бегать по утрам трусцой в парке Победы. Но со второй недели она забывает о своих благих намерениях, налегает на мои пирожки с повидлом и к концу отпуска чистит зубы с закрытыми глазами, потому что не может смотреть на свои щёки в зеркало.

Последние десять лет я безуспешно пытаюсь выдать Маринку замуж. Конечно, мне жаль, что ни по питерским улочкам, ни по вятским не ходят нефтяные магнаты. Впрочем, если бы даже и ходили, Маринка бы их не увидела. Ей некогда. Днём и вечером она занята в театре. И ещё три раза в неделю подрабатывает в питерском доме ребёнка ночной нянечкой. Поёт детям песенки и рассказывает сказки. Иногда она просит меня сочинить для её малышей сказку.

Мою любимую журналистику она работой не считает. Она говорит, что настоящая работа - это театр. Ну и дом ребёнка немножечко. Маринкина мама, Ольга Васильевна, напротив, держит и журналистику, и меня за высший разум. А ещё она разделяет мои желания выдать Маринку замуж.

Объединив наши усилия, мы сватали Маринку сто раз. Сначала за одного очень уважаемого художника, который обожал рисовать стожки и деревенские домики. Он нарисовал Маринку в стожках, на этом романтическая история и завершилась.

Потом мы познакомили её с очень музыкальным, но невероятно несчастным артистом. Артист был похож на молодого Ленина и так же смешно картавил, поэтому мы не могли взять в толк, как он с этаким явным дефектом смог окончить театральное училище. Видимо, расспросы на щекотливую тему артисту не нравились, и любовь тоже не получилась.

Потом мы пробовали свести Маринку с фотографом. Он сыпал истинами направо и налево и утомил своими познаниями даже меня. Когда я начала закидывать удочку насчёт встречи с овдовевшим немолодым бизнесменом, Маринка строго сказала: «Деньги - зло. Я не люблю бизнесменов. Всё. И не учи меня жить!»

Словом, годы наши летели как птицы, мы всё ещё хотели менять жизнь в лучшую сторону, но уже немножко полюбили женские романы в тонких обложках и уютные диванчики у телевизора. Теперь мы думаем, что великими станут мои дети или хотя бы внуки - что-нибудь талантливое напишут, споют или нарисуют. На худой конец будут свободными или богатыми. И не станут плакать по ночам от одиночества и несбывшихся надежд.

Сюжет из американского кино

Лёшка был хронический везунчик. Всегда в эпицентре приятностей. Никакого отчаяния в душе. Просто сюжет из американского кино. Он был женат на истеричке Ларисе, которая пила целый день кофе и курила, а Лёшка её обожал. Я не понимала, почему он - красавчик и умница - клюнул на эту особу. Может, ему нравились уродицы и уродцы, которых она лепила из глины в перерывах между кофе и сигаретами. А может, его устраивало, что Лариса не ломает его вольный эпикурейский дух и позволяет шляться в компании каких-то творцов.

Словом, так мы и жили: я, Лёша и Лариска - в Кирове, а Маринка - в Питере. Пока однажды жизнь не разродилась таким сюжетом, что просто зашибись!

Словом, Маринка приехала в очередной отпуск хмурая и говорит, что раз уж зрители терпят столько бездарностей на сцене, то пусть потерпят и её. Мы мирно пили на кухне чай, как вдруг завалился Лёшка со своими вальяжными художниками и скульпторами. Они гоготали, как стая гусей, пили мартини, и от их мартини и гогота Маринка устала, побледнела и стала ещё красивей.

Красоту эту подметила не только я. Художники дули мартини, а мы с Маринкой - кефир с малиновым наполнителем. Маринка - умненькая, тоненькая, не сегодня завтра заслуженной артисткой станет. Вот и глядел на неё Лёшка, женатый на истеричке Ларисе. Маринка понимала мои мысли и смеялась так, будто мы пили не кефир. И даже показала мне кукиш.

Но преступный роман тем не менее начал развиваться. Лёшка приносил артистке цветочки, катал её на своей машинке, а она сидела с видом роковой женщины и цитировала Харуки Мураками.

А потом Маринка уехала в Питер.

Я, что, рыжая?

Под конец сезона худрук обозвал Маринку «одной из старейших актрис театра». Чурбан бестолковый! И в распределении ролей на новый спектакль её фамилии опять не было. С горя Маринка рванула на пять дней в Киров.

Мы разминулись на вокзале, и когда я приехала домой, моя актриса уже уминала необъятный бутерброд с остатками варёной колбасы.

Вечером ей стало плохо. «Зря ты съела этот бутерброд, - ругалась я. - Наверное, колбаса была неважная». «Знаешь, что, доктор Медуница, - сказала Маринка в полночь, - пора звать скорую помощь, иначе ты останешься без подруги». «Скорая» приехала через полчаса, Маринку увезли в Северную больницу и прооперировали: у неё оказался гнойный разлитой перитонит.

Я приходила к Маринке по вечерам. Мы гуляли в больничном скверике и чуть дальше, у реки, среди сосен, и на свежем воздухе Маринка становилась всё лучше и краше. Иногда мы читали вслух рассказы Виктории Токаревой, и вся женская палата рыдала от тоски по настоящей любви и ещё непонятно от чего.

Словом, Маринка наслаждалась своим перитонитом как могла. У неё даже появился поклонник - Сергей. Он ходил по больничному коридору в безразмерном спортивном костюме и с такой же безразмерной чашкой. Когда Маринка хандрила, он фамильярно говорил ей: «Детка, не плачь!», и та без истерик возвращалась в палату и валилась на кровать с книжкой. Но чтение не шло ей на ум. К моей радости, отвергнув художников, философов и артистов, Маринка, кажется, влюбилась в этого необъятного шофёра. Впрочем, возможно, это было побочное действие эпидурального наркоза.

Они были очень аскетичные и серьёзные влюблённые. Содержательно играли в дурака в больничном коридоре, разгадывали кроссворды, и Маринка водевильно показывала сцены из лёгких спектаклей своего малоизвестного питерского театра. В глазах её вновь поселились чёртики.

Сергей приносил ей ромашки из леска, они сидели на берегу речки в опасной близости друг от друга, и вскоре Маринка узнала о своём шофёре всё. Ну почти всё. А ему рассказала только то, что она актриса, пишет стихи, у неё куча знакомых и она любит одиночество.

«Что я, рыжая, душу первому встречному распахивать?» - оправдывалась она передо мной. Но душа плохо слушалась Маринку. Шофёр Серёга блистал своими талантами: показывал театр теней, танцевал цыганочку, пел: «Увесь одесский розыск рассылает телеграммы, шо уся Одесса-мама переполнена ворами». Маринка смеялась и аплодировала, как ребёнок. «Ты, девка, честь свою блюди», - издевалась я, но понимала, что честь кувыркается и катится в овраг к Вятке.

Детка, не плачь!

«Детка, не плачь!» - кричал Сергей и бежал за уходящим вагоном. Маринка стояла у окна и рыдала ужасно. Я чувствовала себя лишней.

Маринкин кавалер позвонил мне через неделю: он снова загремел в больницу. Я навещала бедолагу по просьбе подружки, стараясь не попадать в одно время с его женой. Но однажды мы с ней всё-таки встретились.

Она была похожа на улыбающуюся акулу. И звали её Зинаида Васильевна. Она держала в руках банку кукурузы и пакет с сухариками. Сергей смотрел на неё преданными глазами и ел. Зинаида Васильевна вкладывала ему ложечкой в рот кукурузу и улыбалась. Впервые в жизни мне захотелось убить человека. А ещё я подумала, что, если бы тут сидела Маринка, она бы кормила больного куриным супчиком и домашними тефтельками.

Потом я пришла домой, выпила кофе и собралась было позвонить Маринке в Питер. Но мобильник вдруг ожил и заговорил голосом Лёшки. Вернее, Лёшка не говорил. Лёшка выл в трубке. Протяжно и низко, как собака. Из его завываний я поняла, что в больнице час назад умер его брат Сергей и мне предстоит идти с Лёшкой обустраивать все похоронные дела, потому что его Лариска и Серёжина вдова к этим неженским делам, видите ли, неприспособленные. А я, что, я ко всему приспособленная...

Сергея хоронили в джинсах и рубашке навыпуск. Наверное, это придумал Лёшка, потому что Зинаиде было всё равно. Маринка тоже приехала на похороны. Народу на кладбище было много. Меня там все знали, а Маринку - нет, но и Лариска, и Зинаида не спрашивали, кто она. Ну благородные дамы, тут уж ничего не попишешь.

В кафе на поминки мы не поехали. Купили в «Глобусе» йогурт и мороженую клубнику - то, что любил Серёга. Маринка ела фруктово-йогуртную размазню, наливала мне йогурт в чашку и говорила: «Ты тоже ешь». От чашки пахло духами «Дольче Вита», а от клубники - землёй. Я боялась, что меня стошнит.

...Через месяц Лёшка развелся с Лариской, уехал в Питер и попробовал поджениться на Марине. Они звонили мне каждый день. Маринка всё рассказывала, какая в Питере погода, - по-моему, ей было не о чем говорить. Я хвалила их фотки на берегу Финского залива, говорила, что они колоритная пара.

Через полгода Маринка и Лёша действительно поженились. Через год взяли из детского дома, где подрабатывала Маринка, мальчика. А через месяц развелись. Малыша Маринка назвала Серёжей.

Ирина КУШОВА.